Алексей Парщиков. Избранные произведения

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В БУХТЕ ЦЭ

ЛИМАН

ДВЕ ГРИМЁРШИ

ЭЛЕГИЯ

Тот город фиговый - лишь флёр над преисподней…

Я ВЫПУСТИЛ ТЕБЯ СЛЕПЯЩИМ ВОЛКОМ...

ЕЖ

ВАРИАЦИЯ

УЛИТКА ИЛИ ШЕЛКОПРЯД

ВЫБОР МЕСТА

ЧАС

БЕГСТВО-1

БЕГСТВО-2

КОТЫ

В подземельях стальных, где позируют снам мертвецы…





ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В БУХТЕ ЦЭ

Евгению Дыбскому

Утром обрушилась палатка на
меня, и я ощутил: ландшафт
передернулся, как хохлаткина
голова.

Под ногой пресмыкался песок,
таз с водой перелетел меня наискосок,
переступил меня мой сапог,
другой - примеряла степь,
тошнило меня так, что я ослеп,
где витала та мысленная опора,
вокруг которой меня мотало?

Из-за горизонта блеснул неизвестный город,
и его не стало.

Я увидел - двое лежат в лощине
на рыхлой тине в тени,
лопатки сильные у мужчины,
у неё - коралловые ступни,
с кузнечиком схожи они сообща,
который сидит в золотистой яме,
он в ней времена заблуждал, трепеща,
энергия расходилась кругами.
Кузнечик с женскими ногами.

Отвернувшись, я ждал. Цепенели пески.
Ржавели расцепленные товарняки.

Облака крутились, как желваки,
шла чистая сила в прибрежной зоне,
и снова рвала себя на куски
мантия Европы - м.б., Полоний
за ней укрывался? - шарах! - укол!

Где я? А на месте лощины - холм.

Земля - конусообразна
и оставлена на острие,
острие скользит по змее,
надежда напрасна.
Товарняки, словно скорость набирая,
на месте приплясывали в тупике,
а две молекулярных двойных спирали
в людей играли невдалеке.

Пошел я в сторону от
самозабвенной четы,
но через несколько сот
метров поймал я трепет,
достигший моей пяты,
и вспомнилось слово Rabbit.
И от чарующего трепетания
лучилась, будто кино,
утраченная среда обитания,
звенело утраченное звено
между нами и низшими:
трепетал Грозный,
примиряя Ламарка с ящерами,
трепетал воздух,
примиряя нас с вакуумом,
Аввакума с Никоном,
валуны, словно клапаны,
трепетали. Как монокино
проламывается в стерео,
в трепете аппарата
новая координата
нашаривала утерянное.
Открылись дороги зрения
запутанные, как грибницы,
я достиг изменения,
насколько мог измениться.
Я мог бы слямзить Америку -
бык с головой овальной, -
а мог бы стать искрой беленькой
меж молотом и наковальней.
Открылись такие ножницы
меж временем и пространством,
что я превзошёл возможности
всякого самозванства -
смыкая собой предметы,
я стал средой обитания
зрения всей планеты.
Трепетание, трепетание...

На бледных холмах Азовья
лучились мои кумиры,
трепетали в зазоре
мира и антимира.
Подруги и педагоги,
они псалмы бормотали,
тренеры буги-вуги,
гортани их трепетали:
"Распадутся печати,
вспыхнут наши кровати,
птица окликнет трижды,
останемся неподвижны,
как под новокаином
на хрупкой игле.
Господи, помоги нам
устоять на земле".

Моречко - паутинка,
ходящая на иголках, -
немножечко поутихло,
капельку поумолкло.

И хорда зрения мне протянула
вновь ту трепещущую чету,
уже совпадающую с тенью стула,
качающегося на свету
лампы, заборматывающейся от ветра...

А когда рассеялись чары,
толчки улеглись и циклон утих,
я снова увидел их -
бредущую немолодую пару,
то ли боги неканонические,
то ли таблицы анатомические...

Ветер выгнул весла из их брезентовых брюк
и отплыл на юг.

***

ЛИМАН

По колено в грязи мы веками бредём без оглядки,
и сосёт эта хлябь, и живут её мёртвые хватки.

Здесь черты не провесть, и потешны мешочные гонки,
словно трубы Господни, размножены жижей воронки.

Как и прежде, мой ангел, интимен твой сумрачный шелест,
как и прежде, я буду носить тебе шкуры и вереск,

только всё это блажь, и накручено долгим лиманом,
по утрам - золотым, по ночам - как свирель, деревянным.

Пышут бархатным током стрекозы и хрупкие прутья,
на земле и на небе - не путь, а одно перепутье,

в этой дохлой воде, что колышется, словно носилки,
не найти ни креста, ни моста, ни звезды, ни развилки.

Только камень, похожий на тучку, и оба похожи
на любую из точек вселенной, известной до дрожи,

только вывих тяжёлой, как спущенный мяч, панорамы,
только яма в земле или просто - отсутствие ямы.

***

ДВЕ ГРИМЁРШИ

мёртвый лежал я под Сыктывкаром
тяжёлые вороны меня протыкали

лежал я на рельсах станции Орша
из двух перспектив приближались гримёрши

с расчёсками заткнутыми за пояс
две гримёрши нашли на луне мой корпус

одна загримировала меня в скалу
другая меня подала к столу

клетка грудная разрезанная на куски
напоминала висячие замки

а когда над пиром труба протрубила
первая взяла проторубило

светило галечной культуры
мою скульптуру тесала любя натуру

ощутив раздвоение я ослаб
от меня отделился нагретый столб

чёрного света и пошёл наклонно
словно отшельница-колонна

***

ЭЛЕГИЯ

О, как чистокровен под утро гранитный карьер
в тот час, когда я вдоль реки совершаю прогулки,
когда после игрищ ночных вылезают наверх
из трудного омута жаб расписные шкатулки.

И гроздьями брошек прекрасных набиты битком
их вечнозелёные, нервные, склизкие шкуры.
Какие шедевры дрожали под их языком?
Наверное, к ним за советом ходили авгуры.

Их яблок зеркальных пугает трескучий разлом,
и ядерной кажется всплеска цветная корона,
но любят, когда колосится вода за веслом,
и сохнет кустарник в сливовом зловонье затона.

В девичестве - вяжут, в замужестве - ходят с икрой;
вдруг насмерть сразятся, и снова уляжется шорох.
А то, как у Данта, во льду замерзают зимой,
а то, как у Чехова, ночь проведут в разговорах.

* * *

Тот город фиговый - лишь флёр над преисподней.
Мы оба не обещаны ему.
Мертвы - вчера, оживлены - сегодня,
я сам не понимаю, почему.

Дрожит гитара под рукой, как кролик,
цветёт гитара, как иранский коврик.
Она напоминает мне вчера.
И там - дыра, и здесь - дыра.

Ещё саднит внутри степная зона -
удар, открывший горло для трезвона,
и степь качнулась чёрная, как люк,
и детский вдруг развеялся испуг.

***

Я ВЫПУСТИЛ ТЕБЯ СЛЕПЯЩИМ ВОЛКОМ...

Я выпустил тебя слепящим волком
с ажурным бегом, а теперь мне стыдно:
тебе ботинки расшнуровывает водка,
как ветер, что сквозит под пляжной ширмой.

Гляжу, как ты переставляешь ноги.
Как все. Как все, ты в этом безупречен.
Застенчивый на солнечной дороге,
взъерошенный, как вырванная печень.

Собака-водка плавает в Нигде,
и на тебя Никто её науськивает.
Ты вверх ногами ходишь по воде,
и в волосах твоих гремят моллюски.

***

ЕЖ

Еж извлекает из неба корень - тёмный пророк.
Тело Себастиана на себя взволок.

Еж прошёл через сито - так разобщена
его множественная спина.

Шикни на него - погаснет, будто проколот.
Из-под ног укатится - ожидай: за ворот.

Еж - слесарная штука, твистующий недотёп.
Урны на остановке, которые скрыл сугроб.*

К женщинам иглы его тихи, как в коробке,
а мужчинам сонным вытаптывает подбородки.

Исчезновение ежа - сухой выхлоп.
Кто воскрес - отряхнись! - ты весь в иглах!

*Эта строчка возникла по ассоциации с событием из моей рабочей биографии. Я служил дворником, и надзирающий за мной техник-смотритель приказал в одночасье убрать огромный мартовский сугроб на автобусной остановке. Выполнить пожелание было не под силу и за неделю, тогда я нанял за трояк бульдозер и счастливо ушел домой. Наутро вышел скандал, и меня оштрафовали на два оклада за уничтожение государственного имущества. Ни я, ни бульдозерист не подозревали, что в сугробе с осени осталась дюжина гипсовых урн, - естественно, эти фениксы были превращены в зубной порошок тракторным загребалом.



***

ВАРИАЦИЯ

Нас ли время обокрало
и, боясь своих примет,
соболями до Урала
заметает санный след?

Сколько ходиков со звоном
расстилает сеть путин, -
тёмен сонник тех законов:
мы - одни и я - один.

Еду, еду, крестит поле
дикий воздух питьевой,
цепкий месяц входит в долю -
грызть от тучи мозговой.

Всё смещается отныне.
Дух к обочине теснит.
Циферблаты вязнут в глине,
образуя семь орбит.

И на стрелках, как актриса,
сидя в позе заказной,
запредельная виллиса
вертит веер костяной.

***


УЛИТКА ИЛИ ШЕЛКОПРЯД

1.

Улитка или шелкопряд,
по чёрной прихоти простуды,
я возвращался в детский сад
и видел смерть свою оттуда.

В сомнамбулической броне
наверняка к ядру земному
с повинной полз к родному дому,
а дом курился на спине.

Внизу картофельный шахтёр
писклявым глазом шевелил,
и рвались угли на простор
от птеродактилевых крыл.

Я встретил залежи утрат
среди ракушечного грунта:
нательный крест Джордано Бруно
и гребни эллинских дриад.

2.

Природа пеплами жива
и фотографиями в раме,
как перед новыми снегами
кто ходит в лес, кто по дрова.

Дышать водой, губить медведя
и нацарапать на бревне:
- Когда я спал, приснилось мне...

***

ВЫБОР МЕСТА*

1.

Согнутый, как коготь, он стоял,
травинку жуя, опираясь на посох. Озирал округу,
фильтруя высокогорья.
Внизу -
мотылёк-деревенька-голь,
пара боровов, и тошнит их грязью.
Правее - былинная битва,
и люди мычали без
анестезии.

Ответ унижает постановку вопроса.

Разнотравие сумасшествия
и ветер до пят. Медленная нежность,
как тень от ястреба, обнимает неровности поля.

Пыжься, нагуливай звук,
землемерша-линейка.
Солдаты гогочут во время перемирия. Ш
ум
битв до изобретения огнестрельного оружия -
свёрл сраженье.
Наитие, ищи себя
в.

*(Примечание) В средневековой Руси были профессиональные бригады, занятые выбором места для построения храма. Обычно эти архитекторы содержались за счет мирских подаяний. Сны, частная жизнь и эпос факта - только разные голоса, предшествующие выбору героя. И силы для решения собираются по крупицам.



2.

Ему нравились змеи, а ей - мел
и торжественный кислород.
Лохматая, как афишная тумба.
Невостребованный жаргон председательницы
клуба брошенных жен.
Забудем.

3.

По лишайникам с шестью стариками
он волок инструменты
горами, где шоссе выпрашивает поворот.

Менялся ландшафт во снах радикально.
Левый берег Днепра оказывался пологим. Мосты
дрожали на капризных скрепах капель
тумана - перелетая реку оптом,
потом - фотографировались взрывом.
Пейзаж не сходился с ответом.
Плюс добавились неизвестные острова,
из-за тысячелетий видимые едва.
Бесстрашно и глухо катились лодки.

Какое выбрать место, чтоб поставить храм?
Через тыщу лет там шептал спецхран.
Деревья стояли как вкопанные
в латунный
судорожный язык. И тьма общалась,
как асбест с асбестом.

Где выбрать место?

Менялся ландшафт во снах радикально.
Города абсолютно другие во сне, чем на плане застройки.
На попа поставлены площади, перепутаны лобные места,
сон меняет шурупы, воды в реке-помойке,
уставясь на нас с последнего пласта.
Ячеист, как футбольные ворота,
с крошечными очами идиота.

Сон все запаковал, смешал key-board.
Зудя предгрозьем, как громоотвод,
лизнувший молнию, твой сон пырнул
лягушку, как рюкзак увеличительного лета,
всё перепаковал с остервенением клыкастым переплета.
Он напряжен, как состязание двух ослабевших юл.
Он звал тебя, когда в тебе тонул.

Есть карты невостребованных трасс
и город, вросший в транс мильонной переделки,
по-шлимановски он проветрил свой каркас
и на планшетке перебросил стрелки.
Ночь. Рюмки ободок дрожит, как твой браслет.
Трамвай в рапиде путь сучит, идя на нет.

Гора, дрожа, дважды замещает Курский вокзал.
Сны переименовывают объекты, которых нет.
Равнины тормозятся, засыпая под углом теннисного мяча, цепляющего сетку.
Снящиеся собаки не берут след...

***

ЧАС

Я прекращён. Я медь и мель.
В чуланах Солнечной системы
висит с пробоинами в шлеме
моя казённая модель.

Я знал старение гвоздей.
На стенке противоположной
висит распятье не новей,
чем страх упасть. И это ложно.

Что ожидает Капернаум,
что ожидает всякий город,
зачем и ты лицом развёрнут
в мою крошащуюся заумь?

Дитя песка, я жил ползком,
и пару глянцевых черешен
катал по нёбу языком.
Землёй их вкус уравновешен.

Кукушки, музыка, - часам
всегда даровано соседство:
три форкиады по бокам,
а я - их зрячее наследство.

Как выпуклы мои пружины!
Вослед за криком петушиным
сестрицы кончили с собой.
Пустые залы. День второй.

***

БЕГСТВО-1

Душно в этих стенах - на коснеющем блюде впотьмах
виноградная гроздь в серебре, словно аквалангист в пузырях.

В вазах - кольца-шмели с обезьяньими злыми глазами.
Отхлебнуть, закурить на прозрачном аэровокзале.

То-то скулы в порезах бритья - не ищи аллегорий -
утром руки дрожат, нету вечера без алкоголя.

Это Патмос ли, космос в зерцале, мои ли павлинии патлы?
Со стремянки эволюционной тебя белые сводят халаты.

Будешь проще простого, хвостатый, а когти, как лыжи.
Разве, как на усищах гороха качаясь, мы стали бы ближе?

Вынь светила из тьмы, говорю, потуши в палисаде огни,
на прощанье декартовы оси, как цаплю, вспугни.

Словно славянским мелом, запятнан я миром, в залог
я крутой бесконечности сдался и стал - велоног.

Взлёт. Мигалка стрижёт фюзеляж, отдаваясь в чернотах иглой.
Подо мною Урал или Обь, - нет тебя подо мной.

Вот и Рейнике остров и остров Попов и пролив Старка.*
Тот, кто движется, тот и растёт, огибая источники страха.

Из пучины я вынес морскую звезду и вонзил в холодный песок.
Словно рядом с собою себя же ища, она станцевала рок,

стекленея, кривую лелея в каждом тающем жесте.
В центр я её поцеловал: она умерла в блаженстве.

* Географические названия зоны залива Золотой Рог во Владивостоке.

БЕГСТВО-2

Пыль. Пыль и песок. Медленно, как
смятый пакет целлофановый шевелится, расширяясь,
замутняется память. Самолёт из песка
снижается, таковым не являясь.

В начале войны миров круче берёт полынь.
В путь собираясь, я чистил от насекомых
радиатор, когда новый огонь спалил
половину земель, но нас не накрыл, искомых.

Пепел бензозаправки. Пыль и прибой. Кругом -
никого, кроме залгавшегося прибора.
Всадник ли здесь мерцал, или с неба песком
посыпали линию прибоя...

В баре блестят каблуки и зубы. Танец
танется, словно бредень в когтях черепахи. Зря
я ищу тебя, собой не являясь,
нас, возможно, рассасывает земля.

***

КОТЫ

По заводу, где делают левомицетин,
бродят коты.

Один, словно топляк, обросший ракушками,
коряв.
Другой - длинный с вытянутым языком -
пожарный багор.
А третий - исполинский, как штиль
в Персидском заливе.

Ходят по фармазаводу
и слизывают таблетки
между чумой и холерой,
гриппом и оспой,
виясь между смертями.

Они огибают всё, цари потворства,
и только околевая, обретают скелет.

Вот крючится чёрный, копает землю,
чудится ему, что он в ней зарыт.

А белый, наркотиками изнурённый,
перистый, словно ковыль,
сердечко в султанах.

Коты догадываются, что видят рай.
И становятся его опорными точками,
как если бы они натягивали брезент,
собираясь отряхивать
яблоню.

Поймавшие рай.

И они пойдут равномерно,
как механики рядом с крылом самолёта,
объятые силой исчезновения.

И выпустят рай из лап.
И выйдут диктаторы им навстречу.
И сокрушат котов сапогами.

Нерон в битве с котом.
Атилла в битве с котом.
Иван Четвёртый в битве с котом.
Лаврентий в битве с котом.
Корея в битве с котом.
Котов в битве с котом.
Кот в битве с котом.

И ничто каратэ кота в сравнении со статуями
диктаторов.

* * *

В подземельях стальных, где позируют снам мертвецы,
провоцируя гибель, боясь разминуться при встрече,
я купил у цветочницы ветку маньчжурской красы -
в ней печётся гобой, замурованный в сизые печи.

В воскресенье зрачок твой шатровый казался ветвист,
и багульник благой на сознание сыпал квасцами.
Как увечная гайка, соскальзывал свод с Близнецами,
и бежал василиск от зеркал и являлся на свист.


***

Собрание произведений А. Парщикова и некоторые его интервью смотри на: http://www.vavilon.ru/texts/parshchikov1.html

Фотографии разных лет с практикумов и семинаров