Даниил Леонидович Андреев. Стихотворения

Даниил Леонидович Андреев (1906-1959) – великий русский духовидец, мыслитель, писатель и поэт.

Сын известного писателя Леонида Андреева. Детство провёл в Москве, в семье Добровых, родственников своей матери, умершей вскоре после его рождения. В 1920-х годах, при советской власти, учился на Высших Литературных Курсах.

В 1942 был мобилизован, по состоянию здоровья был нестроевым рядовым. Служил в 196-й стрелковой дивизии, в похоронной команде, затем санитаром в медсанбате. После войны работал в Москве.

21 апреля 1947 был арестован органами госбезопасности по обвинению в антисоветской агитации, создании антисоветской группы и подготовке покушения на Сталина. В качестве основного "доказательства" выступал художественный роман "Странники ночи", сожжённый на Лубянке по завершении следствия.

Благодаря кратковременной отмене смертной казни в год ареста и следствия, был приговорен к высшей на тот момент мере наказания – 25 годам тюремного заключения. В тюрьме написал "Железную мистерию", черновики "Русских богов" и "Розы Мира".

В 1954 в результате пересмотра дела срок заключения был сокращён до 10 лет. В апреле 1957 Даниил Андреев был освобождён, будучи уже тяжело больным вследствие перенесённого в тюрьме инфаркта.

Умер в 1959 в Москве, оставив поразительное и не имеющее аналогов в русской или мировой культуре наследие – религиозно-философский и метаисторический трактат "Роза Мира", а также ряд стихотворений и поэм, большая часть которых, уже другими средствами, изображает и раскрывает тот же круг идей и понятий. В русской литературе ХХ века по широте и разнообразию выраженных в поэтической форме философских и мистических идей, по высокой эмоциональной напряженности и способности выстраивать «личные отношения с Абсолютом» с ним может сравниться разве что М. Волошин…

В сборник вошли стихотворные циклы разных лет.

***

Семь стихотворений

Стансы
А. А. [2]

Порой мне брезжила отрада
В простом, - совсем, совсем простом:
Подкрасться полночью из сада
И заглянуть в мой сонный дом.

Окно распахнуто. Гардины
Чуть зыблются... Весна легка,
И отсвет, тонкий, как седины,
Скользит на сумрак потолка.

Над абажуром старой лампы
Так тих светящийся венец,
Так мирны тёмные эстампы,
Ковров тяжёлый багрянец...

Так странно нов, манящ и светел
Знакомых книг над рядом ряд:
Ночь окунула в мягкий пепел
Их слишком праздничный наряд.

Как вы пленительны, как святы,
Друзья, взлелеянные мной -
Пенаты, добрые пенаты
Родимой комнаты ночной!

Чуть внятный шелест... Шаг... И светом
Вдруг сердце сладко залило:
Как будто в сонной синеве там
Взметнулось белое крыло.

Хрупка, светла, нежна, как иней,
Прошла по комнате она
И стихла в старом кресле синем
С шуршащей книгой у окна.

Вся жизнь полна блаженным ядом,
И изменяет стих певцу,
Чуть подойду с певучим ладом
К твоим глазам, - душе, - лицу.

А счастье - в чём? Под этим кровом
Из-под руки твой взгляд следить
И зовом беглым, лёгким словом
Твой отклик сразу пробудить.

1950

Так было

А. А.

...Всё безвыходней, всё многотрудней
Длились годы железные те,
Отягчая оковами будней
Каждый шаг в роковой нищете.

Но прошла ты по тёмному горю,
Лёгкой поступью прах золотя,
Лишь с бушующим демоном споря,
Ангел Божий, невеста, дитя.

Расцвела в подвенечном уборе
Белой вишнею передо мной,
И казалось, что южное море
Заиграло сверкавшей волной.

С недоверием робким скитальца,
Как святынь я касался тайком
Этих радостных девичьих пальцев,
Озарённых моим очагом.

Гром ударил. В какой же ты ныне
Беспросветной томишься глуши, -
Луч мой, радость, подруга, - богиня
Очага моей тёмной души?

Оглянись: уже полночь разлуки
За плечами, и мрак поредел, -
Слышу издали милые руки
И наш общий грядущий удел.

И по-прежнему вишней цветущей
Шелестишь ты во сне для меня
О весенней, всемирной, грядущей
Полноте подошедшего дня.

1950

* * *

Бурей и свободою шумно маня
В пенное море,
С юности порочной бороли меня
Страсти и горе.

Ношу прегрешений, свершенных в пути,
Снять помогая,
Волю закали мою, ум просвети,
Мать всеблагая.

Приуготовить научи естество
К радости цельной,
Ныне отпуская слугу своего
В путь запредельный.

1950

* * *

Предваряю золотые смолы,
Чащу сада в мой последний год.
Утром - липы, радостные пчёлы,
Пасека, мёд.

Обойду ряды гудящих ульев,
Опущусь на тёплую скамью,
Вспомнить город, блеск забытых улиц,
Юность мою.

Как далёко!.. Вот, скамья нагрета
Хлопотливым утренним лучом,
И двоится зыбь теней и света
Звонким ручьем.

Кто-то добрый ходит в краснолесье,
Ходит утром близ меня в бору...
Жду тебя, неотвратимый вестник!
Я - не умру.

1933

* * *

Спасибо за игры вам, резвые рыбы,
У тихих днепровских круч!
Тебе,
отец наш Солнце,
спасибо
За каждый горячий луч;

Тебе, моя землюшка, тёплая матерь,
Целовавшая пальцы ног,
Протягивавшая золотистую скатерть
Мягких своих дорог;

Вам, неустанно тёкшие воды,
За каждый всплеск и причал...
Тебе, Всеблагой, Кто руками природы
Творил меня,
нежил,
качал.

1955

* * *

А. А.

Как чутко ни сосредотачиваю
На смертном часе взор души -
Опять всё то же: вот, покачивая
Султаном, веют камыши,

И снова белый флигель - келейка
Сентябрьским солнцем залита,
Крыльцо, от смол пахучих клейкое,
И ты: такая ж - и не та.

Такими хрупко-невесомыми
Цветы становятся к зиме;
Так лес предсмертною истомою
Горит в червонной бахроме.

Пока не хлынет море вечности,
Пока над нами - бирюза,
Смотреть, смотреть до бесконечности
В ещё лазурные глаза.

Ещё раз нежностью чуть слышною
Склонись, согрей, благослови,
Неувядающею вишнею
Расцветшая в стране любви.

1950

Последнему другу

Не омрачай же крепом
Солнечной радости дня,
Плитою, давящим склепом
Не отягчай меня.

В бору, где по листьям прелым
Журчит и плещет ручей,
Пусть чует сквозь землю тело
Игру листвы и лучей.

С привольной пернатой тварью
Спой песню и погрусти,
Ромашку, иван-да-марью
Над прахом моим расти.

И в зелени благоуханной
Родимых таёжных мест
Поставь простой, деревянный,
Осьмиконечный крест.

1936-1950
***
Крест поэта

Тёмен жребий русского поэта
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского - на эшафот.

М. Волошин [2]

Грибоедов

Бряцающий напев железных строф Корана
Он слышал над собой сквозь топот тысяч ног...
Толпа влачила труп по рынкам Тегерана,
И щебень мостовых лицо язвил и жёг.

Трещало полотно, сукно рвалось и мокло,
Влачилось хлопьями, тащилось бахромой...
Давно уж по глазам очков разбитых стекла
Скользнули, полоснув сознанье вечной тьмой.

- Алла! О, энталь-хакк! - раскатами гремели
Хвалы, глумленье, вой - Алла! Алла! Алла!..
...Он брошенный лежал во рву у цитадели,
Он слушал тихий свист вороньего крыла.

О, если б этот звук, воззвав к последним силам,
Равнину снежную напомнил бы ему,
Усадьбу, старый дом, беседу с другом милым
И парка белого мохнатую кайму.

Но если шелест крыл, щемящей каплей яда
Сознанье отравив, напомнил о другом:
Крик воронья на льду, гранит Петрова града,
В морозном воздухе - салютов праздный гром, -

Быть может, в этот час он понял - слишком поздно
Что семя гибели он сам в себе растил,
Что сам он принял рок империи морозной:
Настиг его он здесь, но там - поработил:

Его, избранника надежды и свободы,
Чей пламень рос и креп над всероссийским сном,
Его, зажжённого самой Душой Народа,
Как горькая свеча на клиросе земном.

Смерть утолила всё. За раной гаснет рана,
Чуть грезятся ещё снега родных равнин...
Закат воспламенил мечети Тегерана
И в вышине запел о Боге муэдзин.

1936

ГУМИЛЁВ

...Ах, зачем эти старые сны:
Бури, плаванья, пальмы, надежды,
Львиный голос далекой страны,
Люди чёрные в белых одеждах...
Там со мною, как с другом, в шатре
Говорил про убитого сына,
Полулёжа на старом ковре,
Император с лицом бедуина...

Позабыть. Отогнать. У ручья
Всё равно никогда не склониться,
Не почувствовать, как горяча
Плоть песка, и воды не напиться...
Слышу подвига тяжкую власть
И душа тяжелеет, как колос:
За Тебя - моя ревность и страсть.
За Тебя - моя кровь и мой голос.

Разве душу не Ты опалил
Жгучим ветром страны полудённой,
Моё сердце не Ты ль закалил
На дороге, никем не пройдённой?

Смертной болью томлюсь и грущу, [3]
Вижу свет на бесплотном Фаворе,
Но не смею простить, не прощу
Моей Родины грешное горе.
Да, одно лишь сокровище есть
У поэта и у человека
Белой шпагой скрестить свою честь
С чёрным дулом бесчестного века.

Лишь последняя ночь тяжела:
Слишком грузно течение крови,
Слишком помнится дальняя мгла
Над кострами свободных становий...
Будь спокоен, мой вождь, господин,
Ангел, друг моих дум, будь спокоен:
Я сумею скончаться один,
Как поэт, как мужчина и воин.

1935

ХЛЕБНИКОВ

Как будто музыкант крылатый -
Невидимый владыка бури -
Мчит олимпийские раскаты
По сломанной клавиатуре.
Аккорды... лязг... И звёздный гений,
Вширь распластав крыла видений,
Вторгается, как смерть сама,
В надтреснутый сосуд ума.

Быт скуден: койка, стол со стулом.
Но всё равно: он витязь, воин;
Ведь через сердце мчатся с гулом
Орудия грядущих боен.
Галлюцинант... глаза - как дети...
Он не жилец на этом свете,
Но он открыл возврат времён,
Он вычислил рычаг племён.

Тавриз, Баку, Москва, Царицын
Выплевывают оборванца
В бездомье, в путь, в вагон, к станицам,
Где ветр дикарский кружит в танце,
Где расы крепли на просторе:
Там, от азийских плоскогорий,
Снегов колебля бахрому,
Несутся демоны к нему.

Сквозь гик шаманов, бубны, кольца,
Всё перепутав, ловит око
Тропу бредущих богомольцев
К святыням вечного Востока.
Как феникс русского пожара
ПРАВИТЕЛЕМ ЗЕМНОГО ШАРА
Он призван стать - по воле "ка"! [4]
И в этом - Вышнего рука.

А мир-то пуст... А жизнь морозна...
А голод точит, нудит, ноет.
О голод, смерть, защитник грозный
От рож и плясок паранойи!
Исправить замысел безумный
Лишь ты могла б рукой бесшумной.
Избавь от будущих скорбей:
Сосуд надтреснутый разбей.

1940

МОГИЛА М. ВОЛОШИНА [5]

Прибрежный холм - его надгробный храм:
Простой, несокрушимый, строгий.
Он спит, как жил: открытый всем ветрам
И видимый с любой дороги. [6]

Ограды нет. И нет ненужных плит.
Земли наперсник неподкупный,
Как жил он здесь, так ныне чутко спит,
Всем голосам её доступный.

Свисти же, ветер. Пой, свободный вал,
В просторах синих песнью строгой:
Он в ваших хорах мощных узнавал
Открытые реченья Бога.

Своею жизнью он учил - не чтить
Преград, нагроможденных веком,
В дни мятежей не гражданином быть,
Не воином, но человеком.[7]

С душою страстной, как степной костёр,
И с сердцем, плачущим от боли,
Он песню слил с полынным духом гор,
С запевом вьюги в Диком поле.

И судьбы правы, что одна полынь
Сны гробовые осенила,
Что лишь ветрам, гудящим из пустынь,
Внимает вольная могила.

1935(?)

Примечания

[1] Судя по черновым записям, в задуманный, но незаконченный цикл
должны были также войти, по замыслу Д. Андреева, стихотворения о Рылееве,
Пушкине, Лермонтове, Гоголе, Достоевском, Гаршине, Л. Н. Толстом, Л. Н.
Андрееве, Блоке, Есенине, Маяковском, Цветаевой.

[2] Эпиграф из стихотворения М.А. Волошина "На дне преисподней"
(1922).

[3] "Смертной болью..." и далее - перифраз строк:

"Вижу свет на горе Фаворе
И безумно тоскую я..."

из стихотворения Н.С. Гумилёва "Я не прожил, а протомился..."
(1916).

[4] ПРАВИТЕЛЕМ ЗЕМНОГО ШАРА... - В стихотворном "Воззвании
председателей земного шара" (1917) Хлебников писал:

"...мы нацепили на свои лбы
Дикие венки Правителей земного шара".

"Ка" - повесть (1915) В.В. Хлебникова; Ка в египетской мифологии -
один из элементов человеческой сущности, второе "я".

[5] Согласно воле поэта, он похоронен на вершине горы Кучук-Енишар в
Коктебеле. В. М. Василенко вспоминал, что Д. Андреев "примерно за три
года до смерти М. А. Волошина был у него в Крыму, откуда привез
стихотворение "Дом поэта", которым мы зачитывались, и другие
стихотворения Волошина, которые мы переписывали". По мнению А. А.
Андреевой, " это сообщение Виктора Михайловича Василенко ошибочно. Даниил
Леонидович рассказывал мне иначе, летом 1931 года он встретил в Москве,
на улице, Максимилиана Александровича Волошина и, преодолев на этот раз
свойственную ему болезненную застенчивость, подошёл к нему и
представился. Совершенно понятно, что встречен он был Максимилианом
Александровичем с полным дружелюбием, радостью и тут же приглашён в
Коктебель. Но этим летом у Д. А. денег не было совсем, а на следующий год
Волошина уже не было в живых. Но произведения его, конечно, привозили из
Крыма, переписывали и читали. Я хорошо помню вечер после
возвращения Д. А с фронта, когда к нам пришел сияющий В. М. Василенко и,
"захлёбываясь" от восторга, читал "Владимирскую Богоматерь", причём читал
наизусть".

[6] Аллюзия из стихотворения Волошина "Дом поэта" (1926):

Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.
В прохладных кельях, беленных известкой,
Вздыхает ветр...

[7] Перифраз строки из стихотворения Волошина "Доблесть поэта (Поэту
революции)" (1925): "В дни революции быть Человеком, а не Гражданином..."
***
Сквозь природу

Цикл стихотворений
Глава семнадцатая поэтического ансамбля «Русские боги»

Порхают ли птицы, играют ли дети,
С душою ли друга скрестится душа -
Ты с нами. Ты с ними, невидимый Третий,
Невидимый хмель мирового ковша!

Проносятся звезды в мерцаньи и пеньи,
Поля запевают и рощи цветут,
И в этом, объемлющем землю, круженьи
Я слышу: Ты рядом. Ты близко - вот тут.

И в - солнечной зыби играющих далей,
И в шумном лесу, и в народной толпе
Как будто мельканье крылатых сандалий,
Взбегающих по золоченой тропе.

И если в торжественном богослуженьи
Я слышу про Женственность - тайну Твою,
Невидимых ангельских служб отраженье
В движеньях служителей я узнаю.

Становится чистой любая дорога,
Просвечивает и сквозит вещество...
Вся жизнь - это танец творящего Бога,
А мир - золотая одежда Его.

1935

Не о комбайнах,
не о гидростанциях,
Не об оковах буйных стихий,
Но об игре их,
о дружбе,
о танце их,
О просветленье
эти стихи.

Я погружу тебя в мягкие мхи,
В марево гроз и дрожащего зноя:
Веруй со мною!
Слушай со мною
Вечное.
Это поют петухи,
Это невидимые стихиали
Жаждут с тобой говорить о себе;
Это качаются хвойные дали,
Сладко послушные их ворожбе.
Это - в твоей многострастной судьбе
Час откровенья готовится ими.

Мощь их,
обычай их,
царственность,
имя -
Все приоткроется завтра тебе.
Дивной созвучности,
мудрой способности
Их ощущать -
твое тело полно.
О, подготовь себя ясной беззлобностью,
Дни беспечальные пей, как вино:
Всюду в природе разлито оно -
Духам стихий золотое причастье!
Разум не знает этого счастья.
Их постигать
только телу дано.

1950

Я люблю - не о спящей царевне
Сказку, выдуманную вдали:
Я люблю - в босоногой деревне
Белобрысых ребят в пыли;
Жеребят на тоненьких ножках,
Молодух в открытых окошках,
Пышно-тихие
облака,
Дух гречихи
и молока.

Я любил сыновней любовью
Вечереющий звон церквей,
Ширь зеркальную понизовья
И с лугов сырой тиховей;
Съезд к медлительным перевозам,
Воробьев над свежим навозом,
Даже в травах наивную тлю
Я отцовской
любовью
люблю.

Я люблю - с котелком да с салом
Возвратиться на хвойный брег,
Где я видел - нет, не русалок,
Но бессмертные
души рек.
Я не "верую" в них: я знаю.
Я причастен давно их раю;
В них влюблялась, меж струй шурша,
Моя дружественная душа.

1950

Вы, реки сонные
Да шум сосны, -
Душа бездонная
Моей страны.

Шурша султанами,
Ковыль, пырей
Спят над курганами
Богатырей;

В лесной глуши горя,
Не гаснет сказ
Про доблесть Игоря,
Про чудный Спас.

И сердцу дороги,
Как вещий сон,
Живые шорохи
Былых времен:

Над этой поймою
Костры древлян,
Осины стройные
Сырых полян,

Луна над мелями,
Дурман лугов,
В тумане медленном
Верхи стогов,

Вода текучая
Все прочь и прочь, -
Звезда падучая
В немую ночь.

1937-1950

Леший старый ли, серый волк ли -
Все хоронятся в дебрь и глушь:
Их беседы с людьми умолкли,
Не постигнуть им новых душ,
Душ, сегодня держащих власть,
Чтобы завтра уйти иль пасть.

Но меня приняла Россия
В свое внутреннее жилье;
Чую замыслы потайные
И стремленье, и страсть ее,
И звезду, что взошла в тиши
Непрочтенной ее души.

Только этой звезде покорен,
Только этой звездой богат,
Прорастание древних зёрен
И вселенский грядущий сад
Слышу в шорохе хвойных ваий,
В вольных хорах гусиных стай,

В буйной радости непогоды,
В беззаконной ее гульбе,
И в лучистых очах народа,
И в кромешной его судьбе,
И в ребятах, кто слушать рад,
В век каналов, про Китеж-град.

И учусь я - сквозь гул машинный,
Говор, ругань, бескрылый смех,
Шорох бабьей возни мышиной,
Спешку графиков, гам потех -
Слушать то, что еще народ
Сам в себе не осознает.

И друзей-не чванливых, грубых,
Но таких, кто мечтой богат,
Не в правленьях ищу, не в клубах
И не в теплом уюте хат,
Но в мерцании встречных глаз,
В недомолвках случайных фраз.

1950

Другие твердят о сегодняшнем дне.
Пусть! Пусть!
У каждого тлеет - там, в глубине -
Таинственнейшая грусть.

Про всенародное наше Вчера,
Про древность я говорю;
Про вечность; про эти вот вечера,
Про эту зарю;

Про вызревающее в борозде,
Взрыхленной плугом эпох,
Семя, подобное тихой звезде,
Но солнечное, как бог.

Не заговорщик я, не бандит, -
Я вестник другого дня.
А тех, кто сегодняшнему кадит -
Достаточно без меня.

7. ДРЕВНЕЕ

Над рекою, в нелюдном предвечерий,
Кочевой уже потрескивал костер,
И туманы, голубые как поверия,
Поднимались с зарастающих озер.

Из-за мыса мелового, по излучине
Огибая отражающийся холм,
С зеленеющими ветками в уключине
Показался приближающийся челн.

И стремительно, и плавно, и таинственно
Чуть серел он в надвигающейся тьме,
И веслом не пошевеливал единственным
Сам Хозяин на изогнутой корме.

Борода иссиня-черная да волосы -
Богатырская лесная красота:
Лишь рубаха полотняная без пояса
Да штаны из домотканого холста.

Этим взором полесовщик и сокольничий
Мог бы хищную окидывать тайгу;
Этой силою двуперстие раскольничье
Утверждалось по скитам на берегу;

Этой вере, этой воле пламенеющей
Покоряются лесные божества,
И сквозь сумерки скользит он - власть имеющий,
Пастырь бора, его жрец, его глава.

И, подбрасывая сучья в пламя дикое,
Я той полночью молился тьме былой -
Вместе с нежитью лесной тысячеликою,
Вместе с горькою и чистою смолой.

1945-1950

Таится дрёмный мир сказаний,
Веков родных щемящий зов
В нешумной музыке прозваний
Старинных русских городов.

О боре сказочном и хмуром,
О мухоморах в мягком мху
Услышишь память в слове Муром,
Приятном чуткому стиху.

Встает простор пустынный, пенный,
На побережьях - конский порск,
И город бедный, белостенный
Мне в прозвище Белоозерск.

Орлы ли, лебеди ли, гуси ль
Ширяли к облаку стремглав
От княжьих стрел, от звона гусель
У врат твоих, Переяслав?

И слышу в гордом слове Туров
Летящих в мрак ветвей и хвои
Упрямых, круторогих туров
С закинутою головой.

Ветрами чистыми овеян
Язык той девственной поры:
От песен первых, от церквей он,
От простодушной детворы.

И так ясны в той речи плавной
Общенья тех, кто речь творил,
С Душой народа, юной Навной,
Наитчицей творящих сил.

1955

Семье Левенков

Когда несносен станет гам
И шумных дней воронки жадные,
Ты по уютным городкам
Полюбишь семьи многочадные.

Хозяйка станет занимать
И проведет через гостиную,
Любовна и проста, как мать,
Приветна ясностью старинною.

Завидев, что явился ты -
Друг батюшки, знакомый дедушки,
Протянут влажные персты
Чуть-чуть робеющие девушки.

К жасминам окна отворя,
Дом тих, гостей солидно слушая,
И ты, приятно говоря,
Купаешься в реке радушия.

Добронадежней всех "рагу",
Уж на столе шипит и пышнится
Соседка брату - творогу -
Солнцеподобная яичница.

Ни - острых специй, ни - кислот...
Но скоро пальцы станут липкими
От шестигранных сладких сот,
Лугами пахнущих да липками.

Усядутся невдалеке
Мальчишки в трусиках курносые,
Коричневы, как ил в реке,
Как птичий пух светловолосые.

Вот, мягкостью босых подошв
Дощатый пол уютно щупая,
С реки вернется молодежь
С рассказом, гомоном и щукою.

Хозяин, молвив не спеша:
"А вот - на доннике, заметьте-ка!"
Несет (добрейшая душа!)
Графин пузатый из буфетика.

И медленно, дождем с листа,
Беседа потечет - естественна,
Как этот городок, проста,
Чистосердечна, благодейственна...

Как будто, воротясь домой,
Лежишь - лицом в траве некошеной..
Как будто обувь, в жгучий зной,
С ног истомленных к черту сброшена.

1950

10. МАНИКУ

Семью домового из хат
вон
выжили,
На них клеветали ханжа
и поп...
Хвостат ли и сероват
он,
рыжий ли -
Бедняжка забился, дрожа,
в сугроб.

А как прижилась их душа
к нам
сызмальства,
Как жались в чуланчик, в испод,
в печи,
Выглядывали, вороша
хлам:
- Сыты ль вы?
И цыкали бесу невзгод:
- Молчи!

Утащат порой кочергу,
шнай,
тряпочку,
Хозяева рыщут кругом,
Везде,
А эти - в щели ни гугу:
знай,
лапочку
Сосут, ухмыляясь тишком
беде.

А ты не побрезгай платок
свить
жгутиком
И, ножку стола окрутив
узлом,
Приказ им твердить шепотком,
прыть
шутиков
Могущественным очертив
числом.

Как мало им нужно от нас:
чтоб
верили,
Спускали проделки добрей
им с рук...
Заслышат, зато, во дворе ль
топ,
в двери ли -
Уж чуют: то враг их проказ
иль друг.

Приветят гостей, воздадут
честь
страннику,
Усталым шепнут со смешком:
- Приляг!
А имя слоям, где живут,
есть
Манику -
Прозвание малых душков -
миляг.

1955

11. СТИХИАЛИ ФАЛЬТОРЫ

С опушек свежих прохладой веющие,
Где сено косится
По лугам,
Благоухающие, беспечно реющие,
Они проносятся
Здесь и там.

Сверканьем шустрых стрекоз встречаемые
У лоз прибрежных,
Где плоты,
Они травою, едва качаемою,
Ласкают нежно
Свои персты.

Они глядятся сквозь сеть березовую,
И струи с бликами
Для них - качель,
Когда ребята, от солнца бронзовые,
Вбегают с криками
В степной ручей.

Их близость мягкая, наш сон баюкающая,
Душе раскованной -
Как в зной роса,
Когда кукушкою, в бору аукающею,
В глубь зачарованную
Зовут леса.

Когда ж, израненный шипами города,
Ты в травы ранние
Лицо склонишь,
Они вливаются раскрытым воротом
В плоть и сознание,
Как свет и тишь.

И если разум твой от маловерия
Веков рассудочных
Освобожден,
Ты в этой радости узришь преддверие
Заветов будущего,
Иных времен.

И пусть об имени их не беседует
Мысль человека;
Но подожди:
Об этих тайнах еще поведают
Другому веку
Его вожди.

1950

Нет, не боюсь языческого лика я:
Шмель, леший, дуб -
Мне любо все, - и плес, и чаща тихая,
И я им люб.

Здесь каждый ключ, ручей, болотце, лужица
Журчат мне: пей!
Кричат дрозды, кусты звенят и кружатся,
Хмелит шалфей,

Спешат мне тело - дикие, невинные -
В кольцо замкнуть,
Зеленым соком стебли брызжут длинные
На лоб, на грудь,

Скользят из рук, дрожат от наслаждения,
Льют птичий гам,
Касаясь, льнут, как в страстном сновидении,
К вискам, к губам,

Живые листья бьют об плечи темные...
В проемы чащ
Кидают под ноги луга поемные
Медвяный плащ,

Бросают тело вниз, в благоухание,
Во мхи, в цветы.
И сам не знаешь в общем ликовании:
Где - мир, где - ты.

1950

13. СЕРАЯ ТРАВКА

Полынушка, полынушка,
тихая травка,
серая, как придорожная пыль!
К лицу подношу эту мягкую ветку,
дышу - не могу надышаться,
как невозможно наслушаться песней
о самом любимейшем на земле.

Кто ее выдумал?
Какому поэту, какому художнику
в голову мог бы прийти
этот ослепительный запах?

Сухая межа в васильковом уборе;
жаворонок,
трепещущий в синей, теплой струе,
полузакрывши глаза
и солнцу подставив серую грудку;
зноем приласканные дороги;
лодки медлительных перевозов,
затерянных в медоносных лугах;
и облака кучевые,
подобные душам снежных хребтов,
поднявшихся к небу -
все в этом запахе,
в горьком духе полыни.

Когда я умру,
положите со мною, вместо цветов,
несколько этих волшебных веток,
чтобы подольше, подольше чувствовал я
радость смиренномудрой земли
и солнечной жизни.
Не позабудьте!

1950

14. ВЕСЕЛЬЧАК

И.В. Усовой

Полдневный жар. Тропа в лесу.
Орешники вокруг.
Зыбь ярких веток на весу
Перед глазами... - Вдруг

Треск по кустам, дыханье, топ,
Мгновенье - шорох смолк -
И на тропинку из чащоб
Рванулся бурый волк.

Был миг: он не успел меня
Заметить сквозь орех.
Игрою солнечного дня
Пестрел косматый мех,

А он, как школьник, хохоча,
Полуразинул пасть,
И торопились два луча
Ему в зрачки упасть.

Быть не могло на всей земле
Счастливей в этот миг!
Он шустр был, весел, как в селе
Мальчишка-озорник.

Что напрокудил он в лесной
Трущобе поутру?
Иль просто счастлив был весной
В своем родном бору?..

Но то ли давний дух телег
Еще хранила персть,
Он понял: рядом - человек!
И встала дыбом шерсть.

Миг - и, кустарник теребя,
Он шасть! за поворот...
- Мне стало больно. - За себя?
За человечий род?

1950

Есть праздник у русской природы:
Опустится шар огневой,
И будто прохладные воды
Сомкнутся над жаркой землей.

Светило прощально и мирно
Алеет сквозь них и листву,
Беззнойно, безгневно, эфирно, -
Архангельский лик наяву.

Еще не проснулись поверья,
Ни - сказок, ни - лунных седин,
Но всей полнотой предвечерья
Мир залит, блажен и един.

Росой уже веет из сада,
И сладко - Бог весть почему,
И большего счастья не надо
Ни мне, ни тебе, никому.

1950

16. ЗАХОДЯЩЕМУ СОЛНЦУ

Как друзья жениха у преддверия брачного пира,
Облекаются боги в пурпуровые облака...
Все покоится в неге, в лучах упованья и мира -
Небо, кручи, река.

И великим Влюбленным, спеша на свидание с Ночью,
Златоликий Атон опускает стопу за холмы -
Дивный сын мирозданья, блаженства и сил средоточье,
Полный счастья, как мы.

Поднимает земля несравненную чашу с дарами -
Благовонья, туманы и ранней росы жемчуга...
В красноватой парче, как священники в праздничном храме,
Розовеют стога.

Вечер был совершенен - и будет вся ночь совершенной,
В полнолунных лучах, без томленья, скорбей и утрат,
Да хранит тебя Бог, о прекраснейший светоч вселенной,
Наш блистающий брат!

1931-1950

17. СОЛОВЬИНАЯ НОЧЬ

Случается ночь, оторачивающая
Как рамою, трель соловья
Всем небом, землею укачивающею,
Всем чутким
сном бытия.

Зеленый, почти малахитовый,
Чуть светится бледный свод,
И врезаны листья ракитовые
В стекло
неподвижных
вод.

Остановилась вселенная,
Сквозя в прозрачнейшей мгле,
Столь тихая, столь совершенная,
Как никогда на земле.

Разлив совершенного голоса
Один несется из чащ,
Как ветер, ласкающий волосы,
Ликующ,
плавен,
звенящ.

Поет за небо безгласное,
За струи в сонном пруду,
За эту березу прекрасную,
За каждый
стебель
в саду.

Поет, ни о чем не сетуя
И ни о чем не прося,
Лишь славя ночь предрассветную
За всех,
за все
и за вся.

И мы сливаемся, слушая,
В один безмолвный хорал,
Чтоб голос над старою грушею
До солнца
не замирал.

1950

18. ГУСИ

Ах, этот вольный крик!
О, этот трубный зов -
Солнечных бездн язык
Над чередой лесов!

В поздний осенний час
У луговой стези
Диких два гуся раз
Я услыхал вблизи.

Над головой, вверху,
Клич раскатился вдруг,
И замирал во мху
Этот призывный звук.

Всем, кто обрюзг, убог,
Кто на земле простерт,
Клич загремел, как рог,
Жизнью свободной горд.

Был в нем призыв - в моря,
Вдаль, надо мглой внизу,
Бьющая в грудь заря,
Прорези туч в грозу...

Так может звать лишь тот,
Кто слушать сам привык
Радость и смех высот,
Ветреных бездн язык.

И, очертив во мгле
Плавный, широкий круг,
Гуси сошли к земле -
Там, у речных излук.

Крепнущий мрак долин
Их в камыше укрыл...
Я встретил ночь один,
Беден, смущен, бескрыл.

Если б мой грузный дух
Чист был, свободен, благ,
Как сердце вот этих двух
Мечтателей и бродяг!

1950

19. ИРУДРАНА

В будни, в удушливый зной,
В сон,
В медленный труд рыбаков,
Чей-то безумный, хмельной
Сонм
Рушится из облаков.

С хохотом перебежав
Пруд,
В пыль опрокинув скирды,
Вихри, гудя и визжа,
Гнут
Вербы до мутной воды.

Учетверяя шальной
Гвалт
Бросившихся на крыльцо,
Шумный, разгульный, косой
Шквал
Ливнем ударил в лицо.

Те, что рванулись крепить
Стог,
Мачты, комбайны, омет,
Выхвачены из цепи -
С ног
Сшиблены в водоворот.

В хатах старухи дрожат,
Знать
Смея одно: - Пронеси,
Хоть отврати от нас град,
Мать,
Сущая на небеси!..

В трепете огненных дуг
Свод...
Цели не ведая сам,
Нечеловеческий дух
Льет
Мощь свою по небесам.

Плещущих иерархий
Там
Грохот и радостный гул:
Кто-то устами стихий
К нам
С дикой любовью прильнул;

Застит завесой дождя,
Рвет,
Воздухом душит живым,
Семенем молний сходя,
Жжет,
Пламенен, как серафим!

Не серафим, не Перун -
Нет!
То - Ирудрана! То слой,
Чью высоту ни колдун
Лет
Древних не знал над собой,

Ни мудрецы наших дней,
Мир
Лишь по краям изучив,
Ни в полумраке церквей
Клир,
Пестуя собственный миф.

То стихиали грозы,
Тьмы,
Света - живят окоем;
Их громоносный язык
Мы
Только теперь познаем;

Их дружелюбную мощь
Хор
Славить придет на луга,
В тень расколдованных рощ,
В бор,
В поле и на берега!..

Внуки сумеют любить
Мир,
Грудью к стихиям припасть,
С богослужением слить
Пир,
Страстью ответить на страсть

Правнук! Ты выйдешь под сень
Их,
К солнечному бытию,
Вспомни же в праздничный день
Стих -
Давнюю песню мою.

1950

Не ради звонкой красоты,
Как, может быть, подумал ты,
Не блеска ради
Ввожу я новые слова,
Так странно зримые сперва
Вот здесь, в тетради.

В словах испытанных - уют.
Но в старые мехи не льют
Вина младого.
Понятьям новым - новый знак
Обязан дать поэт и маг,
Искатель слова.

Нет, я из книг их не беру.
Они подсказаны перу
Златыми снами.
Они - оттуда, где звенят
Миры других координат,
Соседних с нами.

1955

21. ПОЛЕТ

Поднявшись с гулом, свистом, воем,
Пугая галок, как дракон,
К волнистым облачным сувоям
Помчалась груда в десять тонн.

Ревут турбины в спешке дикой,
Чтобы не ухнуть в пустоту,
Чтобы дюралевой, безликой
Не пасть громаде в пропасть ту.

А в пропасти, забывши прятки,
Футбол, лапту, учебник, класс,
Следят за чудищем десятки
Восторженных ребячьих глаз.

- Эх, вот бы так!.. Вот шпарит ловко!
- Быть летчиком-или никем!..
И завтра не одна головка
Уйдет в долбежку теорем.

А я? - Молчит воображенье,
Слух оглушен, а мысль - как лед:
Мне отвратительна до жженья
Карикатура на полет.

Не так! не то!.. И даже птицы
Мечту не удовлетворят:
Ее томит, ей страстно снится
Другая форма и наряд.

Таким не стать мне в жизни этой,
Но предуказан путь к тому,
Чтоб превратиться в плоть из света,
Стремглав летящую сквозь тьму.

Прозрачными, как слой тумана,
Прекрасными, как сноп лучей,
Купаться в струях океана
Воздушных токов и ключей.

Со стихиалями бездонных
Небесных вод - играть вдогон,
Чтоб были дивно просветлённы
Движенья, голос, смех и звон;

С веселой ратью Ирудраны,
Зигзагом небо осветя,
Лить дождь на жаждущие страны,
Все осязая, как дитя;

И, как дитя на сенокосах
С разбега прыгает в копну,
Скользить по облачным откосам
В бесплотно-синюю волну.

Грядущее, от изобилья
Своих даров, мне знанье шлет,
Что есть уже такие крылья
И будет вот такой полет.

1955

22. ОРЛИОНТАНА

Играя мальчиком у тополя-титана,
Планету выдумал я раз для детворы,
И прозвище ей дал, гордясь, - Орлионтана:
Я слышал в звуке том мощь гор, даль рек, - миры,

Откуда, волей чьей созвучье то возникло?
Ребенок знать не мог, что так зовется край
Гигантов блещущих, существ иного цикла,
Чья плоть - громады Анд, Урал и Гималай.

Милльонолетний день их творческого духа,
Восход их и закат уму непредставим;
Звучал бы сказ о них пустынно, бледно, сухо,
И мерк бы в их краях сам горний серафим.

Величьем их дыши, на дальний фирн взирая
Из сумрачных долин в безмолвьи на заре,
Когда воочию ложится отблеск рая
На их гранитный лик в предвечном серебре;

Когда любой утес горит как панагия,
Торжественный туман развеяться готов -
И зримо в тех мирах свершают литургию
Первосвященники вершин и ледников.

Тогда ты вечен. Ты - в бессмертьи, за порогом,
Как в предварении непредставимых прав,
Присутствуешь ты сам при их беседе с Богом,
Ничтожное презрев, царицу-смерть поправ.

1955

23

Если вслушаешься в голоса ветра,
в думы людей и лесных великанов,
тихо рождается гармоничное эхо
в глубине сердца.

Это - не свет, не звук. Это -
мир, прошедший сквозь тебя и преображенный;
миф, рождающийся в миллионах сердец,
рассудком неуловимый;
лоно религии, еще не нашедшей
ни заповедей, ни пророков.
Время! Не медли!

Будут пророки,
воздвигнутся храмы,
необычайнейшие,
чем всё, что было...
Время! Не медли!

Он будет зовущим, этот завет,
как пики бора на склоне неба;
мудрым, как вековые камни великих народов;
устремленным, как белые башни;
добрым, как тепло очага;
многолюдным,
как праздничный гул стадионов,
и веселым, как детские игры.
Время, не медли!

Он будет прекрасным,
как вишни, осыпанные весенним цветом.

- Время! Не медли!

1950

Примечания

4. "Вы, реки сонные..."

Игорь - здесь: герой "Слова о полку Игореве" князь Игорь
Святославич.

9. "Когда несносен станет гам..."

Посвящается семье П.П. Левенка, учителя рисования в г. Трубчевске,
которую очень любил Д. Андреев.

10. Манику

Манику - см. РМ. Слой обитания мелких стихиалей: домовых, хранителей
очага.

16. Заходящему солнцу.

Атон - в египетской мифологии олицетворение солнечного диска.

19. Ирудрана